Россия, век XX. Демография социальных катастроф

Опубликовано с сокращениями в «КоммерсантЪ-Власть», 2016 год

http://www.kommersant.ru/doc/3236711


 

даже с поправками на т.н. «демографические волны», людские потери одной лишь Российской Федерации от «великого перелома» девяностых превышают потери всего СССР от «великого перелома» и Великого голода тридцатых годов.


 

Двадцатый век не был милосерден к нашему Отечеству. Революция и гражданское братоубийство, репрессии и ГУЛАГ, Первая и Вторая мировые войны железной косой прошлись по России, унеся миллионы человеческих жизней. Вспоминая потери минувшего столетия, мы прежде всего говорим о погибших на фронте или в результате физических расправ. Однако не меньшее число людей, ушедших из жизни в совершенно прозаической обстановке, зачастую – под сводами собственного дома, тоже могут считаться жертвами жестокого века.

Эта статья посвящена нашим соотечественникам, покинувшим мир не в результате бомбардировок или казней. Причиной их смерти стали критические изменения социального бытия.

ФЕНОМЕН СВЕРХСМЕРТНОСТИ

В демографии термин «сверхсмертность» чаще всего употребляется при сравнении продолжительности жизни мужчин и женщин. Избыточная смертность мужчин относительно своих ровесниц называется мужской сверхсмертностью.

При повышении частоты смертей от сердечно-сосудистых заболеваний по сравнению с многолетней нормой говорят о кардиологической сверхсмертности. Учащение летальных случаев в периоды распространения инфекций позволяет вести речь об эпидемиологической сверхсмертности.

Очевидно, что сверхсмертность является величиной относительной. Определение её масштаба целиком зависит от нормы, сложившейся в данном обществе в данное время. Так, современные русские мужчины живут гораздо дольше, чем сто лет назад, но мужская сверхсмертность в РФ выше, чем в Российской империи,- разрыв между полами увеличился.

Есть все основания ввести понятие социальной сверхсмертности, связанной с ухудшением условий жизни по сравнению с устоявшейся нормой. Причинами такой сверхсмертности становятся материальные трудности, психологические стрессы, падение уровня медицинского обслуживания, возникающие во время экономических кризисов или стихийных бедствий.

Величина социальной сверхсмертности, рассчитанная при сравнении со смертностью предыдущего, докризисного периода, позволяет определить, сколько людей могло бы остаться в живых, если бы не случилось того или иного социального потрясения.

ГРАЖДАНСКАЯ СВЕРХСМЕРТНОСТЬ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Нередко приходится слышать упрёки, обращённые к российской статистике, государству и обществу в целом: почему мы до сих пор не можем определить точное количество погибших в 1941-45 годах и назвать их поимённо? Почему прежнюю каноническую цифру в двадцать миллионов заменили на двадцать семь? Является ли эта новая цифра пределом?

Значительные расхождения при подсчёте жертв Великой Отечественной войны связаны именно с феноменом социальной сверхсмертности.

Ведь огромное количество граждан СССР умерло не в окопах и не в нацистских узилищах, а в советском тылу – от недоедания, стрессов, чрезмерных нагрузок, падения иммунитета. Блокадный Ленинград – это апофеоз голода, но фактически голодали повсюду, от Москвы до Владивостока. Кого-то свалил инсульт после похоронки на последнего сына; кто-то надорвался от тяжести, заменив ушедшего на фронт мужа.

Определение жертв гражданской сверхсмертности сталкивается с труднопреодолимыми проблемами. Представьте, что до войны в городе N от гриппа умирало сто человек в год, а в годы войны цифра выросла до трёхсот. Похоже, 200 горожан можно считать жертвами войны, вызвавшей дефицит продуктов и лекарств. Но кого конкретно из трёхсот умерших числить в этом траурном списке, а кого отнести к печальной довоенной норме?

В осаждённом Ленинграде всех умерших принято считать жертвами блокады, но какая-то часть из них и без войны не дотянула бы до января 1944-го. Так кого из блокадников включить в сверхсмертность военных лет?

А что при расчёте сверхсмертности брать за норму в январе 1945-го? Уровень последнего довоенного января 1941-го года? Или выстраивать тренд 1938-41 годов, учитывая, как могла измениться смертность за четыре года без войны?

Поэтому советская статистика не так уж сильно и наврала. Двадцать миллионов – это приблизительное число жертв, погибших от рук врага, на фронте или в оккупации. Ещё около семи миллионов добавлено, как оценка сверхсмертности в советском тылу. Требовать более точных цифр опрометчиво, поскольку они зависят от выбранной методики подсчёта.

А перечислить всех гражданских жертв войны поимённо не удастся никогда. Кто возьмётся судить, как учитывать получившую инфаркт вдову или скончавшегося от производственной травмы «фабзайчонка»?

СВЕРХСМЕРТНОСТЬ В ЭПОХУ ВЕЛИКОГО ГОЛОДА ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ

Величайшей трагедией, произошедшей с нашей страной в мирное время, признан голод тридцатых годов прошлого века. На Украине эти события известны как голодомор, а в Казахстане – ашаршалык. Частью политиков и граждан этих стран голодомор рассматривается как геноцид украинского, а ашаршалык – геноцид казахского этноса.

О масштабах Великого голода зримо напоминает возрастная структура любой советской переписи населения, убедительнее других – сделанная по свежим следам Всесоюзная перепись 1939 года (см. Таблицу 1).

Таблица 1. Возрастная структура советских граждан 1925-38 гг. рождения, согласно переписи 1939 г.

Возраст

год рождения

тыс. чел.

возраст

год рождения

тыс. чел.

До года

~1938

5 756

7 лет

~1931

3 791

1 год

~1937

4 939

8 лет

~1930

4 224

2 года

~1936

4 128

9 лет

~1929

3 688

3 года

~1935

3 714

10 лет

~1928

4 394

4 года

~1934

3 194

11 лет

~1927

4 169

5 лет

~1933

2 814

12 лет

~1926

4 920

6 лет

~1932

3 260

13 лет

~1925

4 392


 

По таблице хорошо заметна «демографическая яма», самая глубокая точка которой приходится на 1933 год. Людей, рождённых в тридцать третьем и доживших до тридцать девятого, существенно меньше, чем рождённых в любом другом году. Очевидно, что именно тридцать третий стал кульминацией трагедии, хотя сползание в яму началось, судя по данным переписи, с 1929 года, а выход из неё произошёл в 1936-38 годах.

Минимальная численность поколения-1933 может объясняться целым рядом причин. Это и сознательный отказ от рождения детей в голодный год, и массовое невынашивание из-за ослабления матерей, и всплеск младенческой смертности. В ту эпоху на детей первого года жизни приходилось до трети всех смертей, любое бедствие уносило из жизни прежде всего младенцев, что и запечатлели итоги переписи.

Невысокое качество учёта не позволяет оперировать точными цифрами смертности тридцатых годов . Поэтому демографы прибегают к косвенному анализу, опираясь на достаточно достоверные данные более поздних переписей, например – сравнивая глубину вышеупомянутого провала в разных регионах СССР. Корифеем такого подхода стал американский демограф Максудов (Бабёнышев). Его работы, опубликованные Гарвардским университетом и Украинским институтом Эдмонтона (Канада), чаще всего цитируются исследователями голодомора.

В частности, Максудов, изучая ареал Великого голода, доказал, что смертность 1933 года в Киевской и Харьковской областях была заметно выше, чем в близлежащих Курской и Воронежской, но примерно на том же уровне, как в Саратовской области и Ставропольском крае.

Метод Максудова был использован Экспертным центром Всемирного Русского Народного Собора для сравнительного анализа катастрофы тридцатых годов по всем республикам СССР (см. Таблицу 2).

 

Таблица 2. Анализ демографических потерь республик СССР в период коллективизации и Великого голода тридцатых годов (сравнение количества выживших лиц по годам рождения, согласно данным переписи 1939 года).

Республика СССР

Лучшие годы

Среднее число выживших (тыс. чел.)

Худшие годы

Среднее число выживших (тыс. чел.)

Потери худших лет (%)

Потери худших лет (тыс. чел.)

Украина

1926-28

783

1932-33

354

- 55 %

858

Казахстан

1926-28

148

1932-33

84

- 43 %

128

РСФСР

1926-28

2 942

1933-34

1 967

- 33 %

1 950

Белоруссия

1926-28

151

1933-34

104

- 31 %

94

Азербайджан

1930-31

98,5

1932

81,5

- 17 %

17

Узбекистан

1926-28

154

1932-33

129

- 16 %

50

Киргизия

1926-28

37

1932-33

31

- 16 %

12

Грузия

1926-28

93

1933

80

- 14 %

13

Армения

1926-28

39

1933

34

- 11,5 %

5

Таджикистан

1930-32

41

1933-34

37

- 10 %

8

Туркмения

1926-28

29

1932-33

27,5

- 5 %

3



 

Мы стремились выяснить: везде ли наблюдается упомянутый провал начала тридцатых годов и насколько он глубок? За норму принимались наиболее благополучные годы до сползания в «демографическую яму» (как правило, 1926-28).

Судя по приведённым цифрам, демографический кризис в начале тридцатых годов затронул практически все союзные республики.

При этом на Украине, в Казахстане, Узбекистане и Киргизии самыми худшими оказались 1932-33 годы, что совпадает с двумя подряд засухами, поразившими степную полосу Советского Союза в 1931 и 1932 годах.

В РСФСР, Белоруссии и Таджикистане худшими годами оказались 1933-й и 1934-й, что не вполне коррелирует с климатическими условиями. Надо полагать, что сверхсмертность тридцать четвёртого года была вызвана здесь не острым голодом, как на Украине и в Казахстане, а многолетним систематическим недоеданием, развивавшимся после того, как слом привычной хозяйственной системы повлёк снижение продуктивности сельского хозяйства.

Республики Закавказья не переживали климатических катаклизмов, и отмеченные там демографические провалы, правда, не столь глубокие, как в славянских республиках, вызваны, скорее всего, исключительно социальными причинами.

В целом можно утверждать, что мы имеем дело не с локальной трагедией, совпадающей с природным катаклизмом в отдельных регионах СССР, а с долгосрочной, углублявшейся с 1929 года социальной катастрофой, достигшей апогея в 1933 году и продолжавшей уносить демографические жертвы вплоть до 1936 года. Эта катастрофа охватила всю страну и не может быть объяснена ничем иным, как «великим переломом», радикальной ломкой привычного уклада жизни у большинства населения.

Для выяснения роли социальных и климатических факторов в трагедии Великого голода любопытно сравнить ситуацию в советских республиках с ситуацией в Молдавии и Литве, которые в тридцатые годы не входили в состав СССР и не переживали коренной ломки социального уклада. При этом Молдавия расположена в той же степной зоне, что и соседние области Украины, а Литва находится в увлажнённом лесном поясе, до которого засуха 1932 года не дотянулась (см. таблицу 3).

Таблица 3. Анализ демографических потерь 1933 года в регионах с разной социально-политической и климатической обстановкой (сравнение количества выживших лиц по годам рождения, согласно данным переписи 1959 года).

Республика

Украина

РСФСР

Молдавия

Литва

Условия 1933 года

Сильная засуха, форсированная коллективизация (кроме Западной)

Частичная засуха, форсированная коллективизация

Сильная засуха, отсутствие коллективизации (кроме Приднестровья)

Климатич. норма, отсутствие коллективизации

Лиц 1932 г. рожд. (тыс. чел.)

626,3

2 071,9

52,2

49,0

Лиц 1933 г. рожд. (тыс. чел.)

514,8

1 750,5

46,0

48,4

Сокращение 1933г. к 1932 г.

- 17,9 %

- 15,5 %

- 12,5 %

- 1,2 %

 

Из приведённых данных видно, что никакого провала 1933 года в Литве вполне ожидаемо не наблюдалось. Зато засуха 1932 года нанесла демографический урон Молдавии, хотя эту страну не затронули радикальные преобразования сельского уклада.

В то же время заметно, что провал 1933 года в РСФСР оказался глубже, чем в Молдавии, несмотря на то, что Молдавия находилась в зоне стихийного бедствия целиком, а РСФСР лишь частично (засуха поразила южные регионы республики – нижнее Поволжье, Предкавказье и южный Урал).

Кроме того, важно оценить и точку сравнения – 1932 год. В Молдавии это был один из годов максимальной рождаемости, в то время как РСФСР и особенно Украина, по мере развития социально-демографического кризиса, к 1932 году уже спустились на 20-30 % вниз, и здесь речь шла не о возникновении, а об углублении катастрофы.

Получается, что климат сыграл свою неблагодарную роль как причина Великого голода тридцатых годов, но значение социального фактора существенно выше.

Если сравнивать масштабы демографических потерь, то наибольшая глубина провала, действительно, была достигнута на Украине и в Казахстане, но максимальные абсолютные потери понесла Российская Федерация (на неё пришлось не менее 60 % общего числа жертв Великого голода). Людские потери в той или иной степени понесли все союзные республики.

Таким образом, вести речь о Великом голоде как о выборочном этноциде отдельных народов, тем более – об этноциде в пользу русского народа (на который приходится больше половины суммарных жертв), не представляется возможным.

Выбранный здесь метод не позволяет назвать точные цифры сверхсмертности, поскольку аккумулирует только младенческую сверхсмертность с потерями от падения рождаемости, и годится лишь для межрегионального сравнения масштабов трагедии.

Оценки сверхсмертности 1932-33 годов, сделанные различными демографами, разнятся от 2,5 миллионов (С. Максудов) до 7,3 миллиона (Е. Андреев, Л. Дарский, Т. Харькова). Однако надо учесть, что сверхсмертность наблюдалась не только в два года засухи, но с первых лет форсированной коллективизации до 1936 года. Вполне адекватен итогам Великого голода «недобор» запрещённой переписи-1937: ожидали сто семьдесят миллионов, насчитали только сто шестьдесят два!

Если же прибавить сюда вызванное социальными потрясениями снижение рождаемости, то мы не сильно погрешим против истины, если поместим оценку общих демографических потерь «Великого перелома» между 8 и 12 миллионами человек.

Тогда на РСФСР может приходиться от 4,8 до 7,5 миллионов из них, на Украину – от 2,2 до 3,4 миллионов человек и до 0,5 миллиона – на Казахстан¹.

¹ Не считая сокращения населения КазАССР за счёт массовой эмиграции спасающихся от голода людей в Китай.

СВЕРХСМЕРТНОСТЬ В ЭПОХУ «ШОКОВОЙ ТЕРАПИИ» и ДЕФОЛТА

Второй за ХХ столетие резкий всплеск смертности в мирное время приходится на девяностые годы, когда тотальной ломке подвергся советский уклад жизни.

В отличие от тридцатых годов, статистика смертности в этот период отличается высокой степенью достоверности, поэтому здесь мы можем оперировать точными цифрами.

В Таблице 4 видно, как менялись общие коэффициенты смертности (ОКС) в бывших союзных республиках за первые десять лет радикальных реформ. (Общий коэффициент смертности означает, сколько смертей приходится в год на 1000 жителей.)

 

Таблица 4. Изменение общего коэффициента смертности (ОКС) в странах постсоветского пространства в период рыночных реформ (по данным «Демоскоп weekly», №№ 671-672, 2016 г.)

Страна

ОКС 1990 год

ОКС 1995 год

Рост ОКС за пять лет (%)

ОКС 2000 год

Рост ОКС за десять лет (%)

Россия

11,2

15,0

34 %

15,3

37 %

Казахстан

7,8

10,2

31 %

10,0

28 %

Украина

12,1

15,4

27 %

15,5

28 %

Белоруссия

10,8

13,0

20 %

13,5

25 %

Туркмения

7,0

7,0

-

8,3

19 %

Молдавия

9,7

12,2

26 %

11,3

16 %

Грузия

9,3

10,4

12 %

10,7

15 %

Эстония

12,5

14,5

16 %

13,4

7 %

Латвия

13,0

15,7

21 %

13,6

5 %

Литва

10,8

12,5

16 %

11,1

3 %

Армения

6,2

6,6

7 %

6,3

1 %

Киргизия

7,0

8,2

17 %

7,0

-

Азербайджан

6,1

6,7

10 %

5,9

- 3 %

Узбекистан

6,1

6,4

5 %

5,5

- 10 %

Таджикистан

6,2

6,5

5 %

4,3

- 31 %


 

Рост смертности в первой половине девяностых годов наблюдался практически во всех бывших республиках СССР, причём наиболее значительный - в тех из них, где высока доля славян или других народов православной традиции.

Во второй половине 1990-х в странах Прибалтики и Средней Азии тенденция переменилась на более благоприятную, но в России, Украине, Белоруссии, Казахстане и Грузии смертность продолжала держаться на высоком уровне и даже нарастать. Здесь есть все основания говорить о высокой сверхсмертности из-за ухудшения материальных условий, психологического стресса и кризиса социальной сферы.

При оценке демографических потерь, понесённых Россией в ходе ломки советского уклада жизни, возникает соблазн принять за норму количество смертей и рождений, регистрируемое в последние дореформенные годы (1985-89 гг.). Поскольку в это время естественный прирост российского населения приближался к миллиону, а в 2000 году к миллиону приблизилась естественная убыль, то логичным кажется объявить, что общие потери от сверхсмертности и снижения рождаемости достигли двух миллионов в год и что вызванный «шоковой терапией» социально-демографический кризис до сих пор не преодолён.

Однако такой подход не может быть принят, поскольку на протяжении последней четверти века произошли тектонические сдвиги в возрастной структуре населения, заложенные ещё до реформ. В России стало гораздо больше стариков и меньше молодых людей репродуктивного возраста, что совершенно естественным образом, без всякого ухудшения жизненных условий, должно было привести к росту смертности и снижению рождаемости.

Так, если в восьмидесятые годы умирали в основном представители призывных возрастов 1905-1925 годов рождения, жестоко прореженные войной, то в девяностые начали умирать те, кто не воевал или попал на фронт под самый занавес войны, то есть поколение куда более многочисленное. Если в восьмидесятые годы родителями становились дети послевоенного бэби-бума (поколения 1946-62 гг.), то в девяностые пришло время становиться мамами и папами тем, кто сам был рождён в конце шестидесятых-начале семидесятых, когда страна переживала демографический провал, так называемое «эхо войны».

Однако так же несостоятельны предпринимаемые другим политическим лагерем попытки списать весь демографический кризис, разразившийся в период радикальных реформ, на изменения возрастной структуры. Это не вяжется со стремительным развитием катастрофы, точно совпадающей по времени с революционными преобразованиями девяностых. Из таблицы 4 видно, что частота смертей в России увеличилась на целую треть всего за одно пятилетие. Такие темпы никак не могут быть объяснены увеличением числа стариков.

Оценка российской сверхсмертности в пореформенный период, представленная на Ставропольском форуме Всемирного Русского Народного Собора Экспертным центром ВРНС, была осуществлена по методике, учитывающей изменение возрастной структуры населения России. За норму была принята модель, предполагающая линейное изменение возрастных коэффициентов смертности и рождаемости со среднего уровня 1985-89 годов до среднего уровня 2011-2015 годов. Таким образом, был как бы переброшен воображаемый «мост» из стабильной реальности восьмидесятых в стабильную реальность десятых.

Демографические показатели этой «России без потрясений» получились лучше, чем если бы мы опирались на тренд 1965-79 годов, но хуже, чем если бы мы приняли за основу тренд 1960-89 годов или современную среднемировую тенденцию. Можно утверждать, что сделанная оценка близка к «золотой середине» или даже чуть скромнее её.

Полученные результаты для оценки сверхсмертности периода реформ представлены в таблице 5.

 

Таблица 5. Сравнение смертности периода рыночных реформ с модельной смертностью, предполагающей линейное изменение возрастных коэффициентов смертности с 1988 по 2012 годы (по расчётам Экспертного центра ВРНС)

год

Ожидаемая смертность (тыс. чел.)

Фактическая смертность (тыс. чел.)

Оценка сверхсмерт-ности (тыс.)

год

Ожидаемая смертность (тыс. чел.)

Фактическая смертность (тыс. чел.)

Оценка сверхсмерт-ности (тыс.)

1988

1 569

1 569

-

2003

1 826

2 365

539

1991

1 613

1 690

67

2006

1 879

2 167

288

1994

1 673

2 301

628

2009

1 946

2 011

65

1997

1 728

2 015

287

2012

2 002

1 898

- 104

2000

1 788

2 225

437

 

 

Из таблицы видно, что в самый худший год радикальных перемен, 1994-й, сверхсмертность превысила 600 тысяч человек, что сравнимо со сверхсмертностью голодного 1946 года. Это, конечно, не значит, что в 1994 году на улицах должны были появиться измождённые дистрофией люди. Сверхсмертность 1994 года рассчитывается для общества совершенно другого технологического и материального уровня. Здесь за норму принимается не суровый 1940-й, а вполне благополучный 1985 год, когда вопрос калорийности питания был давно снят, а главной проблемой большинства населения было не получить за трудодни немолотую пшеницу, а всего лишь достать по государственным ценам говядину и колбасу.

В девяностые годы люди досрочно уходили из жизни не от голода, а по другим, менее бросающимся в глаза причинам. Так, например, в два с половиной раза возросла смертность от диабета, более чем вдвое – от гриппа и других дыхательных инфекций, примерно вдвое – от туберкулёза. Но самыми главными причинами сверхсмертности оказались инфаркты и несчастные случаи, в частности, отравления и травмы (Девятый ежегодный демографический доклад «Население России 2001»), что указывает на кризис привычного социального порядка, сопровождавшийся перманентным стрессом, резким снижением производственной и потребительской культуры.

Аналогичная оценка падения рождаемости, вызванного социальным кризисом из-за ломки привычного жизненного уклада, представлена в Таблице 6.

 

Таблица 6. Сравнение рождаемости периода рыночных реформ с модельной рождаемостью, предполагающей линейное изменение возрастных коэффициентов рождаемости с 1988 по 2012 годы (по расчётам Экспертного центра ВРНС)

год

Ожидаемая рождаемость (тыс. чел.)

Фактическая рождаемость (тыс. чел.)

Разница (тыс.)

год

Ожидаемая рождаемость (тыс. чел.)

Фактическая рождаемость (тыс. чел.)

Разница (тыс.)

1988

2 348

2 348

-

2003

2 016

1 477

- 539

1991

2 221

1 795

- 426

2006

2 025

1 480

- 545

1994

2 124

1 408

- 716

2009

2 011

1 762

- 249

1997

2 033

1 259

- 887

2012

1 987

1 896

- 104

2000

2 025

1 266

- 761

 

 

Сколько же нас могло быть, если бы не сверхсмертность и падение рождаемости в период радикальных реформ? По нашей оценке, за этот период имело место около 7 миллионов досрочных смертей и, напротив, не свершилось почти 12 миллионов ожидаемых рождений.

Как видим, даже с поправками на перемены в возрастной структуре (т.н. «демографические волны»), людские потери одной лишь Российской Федерации от «великого перелома» девяностых превышают потери всего СССР от «великого перелома» и Великого голода тридцатых годов.


 

ПРИЧИНЫ СВЕРХСМЕРТНОСТИ В ПЕРИОДЫ ВЕЛИКИХ ПЕРЕЛОМОВ

Распространено мнение, что демографическая катастрофа тридцатых годов является актом геноцида, «ужасным замыслом, осуществлённым с холодным расчётом власть имущими той эпохи» (Иоанн-Павел II, послание от 23 ноября 2003 года).

На Украине эта версия доведена до представления о целенаправленном массовом убийстве украинцев по этническому признаку. Голодомор признан геноцидом украинского народа в 17 государствах мира, включая США и Ватикан.

Бесспорно, Великий голод 1933 года в степной зоне СССР был самой мучительной и зримой из социальных трагедий мирного времени, когда-либо разворачивавшихся на нашей земле. Однако понятие геноцид сопряжено не с глубиной страданий, а с численным сокращением той или ной группы населения, и в его определении должны превалировать сухие цифры.

В этом смысле я настаиваю на строго симметричном отношении к социальным катастрофам тридцатых и девяностых годов, очищенном от политических предпочтений. Невзирая на совершенно противоположную идеологическую окраску, оба кризиса аналогичны друг другу по своей природе, масштабам и демографическим последствиям.

Если быть последовательным, то определение геноцида придётся, во-первых, распространить на все народы СССР и постсоветского пространства; во-вторых, признать периодами геноцида не только тридцатые, но и девяностые годы; а в-третьих, осудить за его организацию не только сталинское окружение, но, кстати, и те силы, которые добились украинской незалежности в 1991 году, внеся свою лепту в распад единого хозяйственного организма и усугубление экономического кризиса.

И всё же термин геноцид, хотя и производит яркий публицистический эффект, не годится для определения произошедших событий. Например, версия о том, что советское руководство сознательно уничтожало собственное население, не согласуется с целым рядом веских исторических фактов.

Так, для районов, в наибольшей степени поражённых засухой (прежде всего Украина и Северный Кавказ), планы хлебозаготовок в 1932 году неоднократно снижались. Для Украины, например, эти планы были снижены трижды: постановлением Политбюро ВКП (б) от 6 мая 1932 года – на 18 % (для колхозов и совхозов), от 21 июля – на 1,4 % (для единоличного сектора) и от 29 октября – ещё на 19 % (для всех видов хозяйств). Наконец, 12 января 1933 года Политбюро «прощает» недоимку голодающим регионам (Северо-Кавказскому краю, Уральской области, УССР и КазАССР), в том числе Украине – почти 9 % от урезанного плана на 1932 год. Важно, что все эти решения были приняты до начала массовых голодных смертей, первые случаи которых фиксируются с конца января.

В связи с двумя последовательными неурожаями коренным образом изменилась экспортно-импортная политика. Если в 1931 году СССР вывез зерна на 157,6 млн. рублей, то в засушливом 1932-м всего на 56,8 млн. рублей, а 31 марта 1933 года Политбюро приняло решение прекратить экспорт и начать ввозить хлеб.²

² Для сравнения, во время Бенгальского голода 1940-х годов, сопоставимого по масштабам с Великим голодом в СССР, британское правительство не прекратило вывоз риса с голодающих территорий, ныне принадлежащих Индии и Бангладеш и тем более, не начало ввозить продукты для спасения умирающих.

В течение весенне-летнего периода 1933 года, на который пришёлся пик Великого голода, принимается более десятка государственных решений об экстренной помощи вымирающим территориям. Согласно документам Совнаркома и Политбюро, на одну лишь Украину было переброшено около 85 миллионов пудов продовольствия, взятого не только в госрезервах, но и в соседних регионах РСФСР. Нельзя исключить, что именно этот лихорадочный манёвр хлебными резервами привёл к тому, что Украина в 1934 году начала выходить из демографического кризиса, а Россия задержалась на дне «демографической ямы».

Приведённые выше факты исключают версию о запланированном геноциде советского населения, и тем более – о выборочном геноциде украинского народа ради русификации УССР.

Гораздо убедительнее выглядит то, что советские вожди столкнулись с непредвиденным падением аграрного производства после форсированной ломки старого хозяйственного уклада. Наложившаяся на социальные потрясения засуха поставила их в положение цугцванга, из которого уже не было выхода.

Точно в такой же ситуации оказались вожди рыночных реформ на постсоветском пространстве, которые ожидали скорого достижения европейского уровня жизни, а на деле ведомые ими страны пережили глубокое падение ВВП. Попытки сохранить в полном объёме дореформенные социальные гарантии натолкнулись на жесточайший бюджетный дефицит.

Социальный шок девяностых годов можно было смягчить, перераспределив в пользу бедных доходы богатой части населения, но такой подход приходил в непримиримое противоречие с идеологическими установками реформаторов. Точно так же идеологические установки тридцатых годов не позволяли на порядок снизить темпы коллективизации и сохранить зажиточный слой деревни как главного производителя товарного хлеба.

Для любых руководителей, даже обуреваемых самыми радикальными идеями, плановое сокращение собственного населения выглядит безумием. Конечно, и лидеры СССР, и лидеры постсоветских республик этого не хотели.

Напомним, что в конце 1936 года советское правительство совершило такой чрезвычайный шаг, как запрет абортов, что привело к заметному росту рождаемости и позволило частично возместить демографические потери «великого перелома».

Точно так же в 2005-2006 годах, практически одновременно, Россия под руководством Путина и Украина под руководством Ющенко инициируют активные демографические меры, призванные компенсировать потери девяностых. При этом и в Кремле, и в Киеве продолжали считать себя преемниками реформаторов. То есть причиной компенсационных мер стал не поворот к старому строю, а появление финансовых ресурсов. Экономики Украины и РФ к этому моменту оправились от революционного шока, что дало возможность оживить социальную политику.

Полагаю, что главная причина катастроф тридцатых и девяностых годов носит не идейно-политический, а гораздо более глубокий, психолого-мировоззренческий характер.

На память приходят строки Сергея Есенина, уже за семь лет до начала «великого перелома» оплакивавшего надвигающуюся гибель родного деревенского уклада:

«Город, город, ты в схватке жестокой/ Посчитал нас как падаль и мразь…»

Обратим внимание, что Есенин – не контрреволюционер, он вполне лояльный советский попутчик, видящий в коммунизме воплощение вековой крестьянской мечты. Свой гнев он адресует не конкретной политической силе, а безликому городу, новому типу жизни, презирающему старый уклад. В самом деле, в начале ХХ века среди активной части наших сограждан сложилось вполне единодушное отношение к патриархальному крестьянскому быту как к чему-то безнадёжно устаревшему, «лапотному», не заслуживающему сожаления, мешающему двигаться в будущее.

Точно такой же консенсус в отношении советского строя установился в активном политическом слое к началу девяностых. Советский образ жизни представлялся настолько противоестественным, что доходило даже до ментальной дегуманизации его носителей - достаточно вспомнить песню Игоря Талькова «Совки».

Обратим внимание, что Тальков не принадлежал к победившей партии либеральных реформаторов, он скорее относился к национал-консерваторам. Тем не менее, он и его единомышленники отвергали советский строй с не меньшей силой. Отметим также, что популярное в те годы, уничижительное определение «совки» относилось не к политическому ядру советского строя, не к партийной номенклатуре, а к массовому обывателю, привыкшему жить в определённом типе общества. И этот, не вписывающийся в рыночные перемены обыватель составлял к началу девяностых годов такое же большинство, как к началу тридцатых – не вписывающийся в социалистические преобразования крестьянин.

Мне запомнилась фраза одного из авторов времён перестройки: «Без дела оказались миллионы людей, привыкшие производить никому не нужные миллионы тонн стали». «Никому не нужные» здесь – ключевое словосочетание. Никому не нужными представлялись и люди, ведущие такой «никому не нужный» образ жизни. Их не хотели уничтожить. Просто их интересами сочли возможным пренебречь – во имя светлого будущего.

Правда, будущее оказалось совсем не таким грандиозным, как грезилось инициаторам радикальных перемен.

Грандиозными оказались жертвы среди «никому не нужных» людей.

Владимир ТИМАКОВ

 

Сортировка
 

Сайт использует файлы cookie. Cookie - это технология, без которой современные сайты работать не могут. Здесь куки помогают посетителям взаимодейтсвовать с материалами сайта и между собой. Подробнее: Политика использования файлов куки | Политика конфиденциальности.

Продолжая пользоваться сайтом, Вы подтверждаете, что ознакомились с Политиками и соглашаетесь с использованием cookie.